лаек это я написал щутку для нашего сладенького мищоу и случайно надорвал сфинктеры всей фб ну бывает
на свой риск и страх
читать дальше
Краткое содержание: Эру Единый, которого в Арде зовут Илуватором, был всегда...
Примечание/Предупреждения: насилие с использованием посторонних предметов
Белый фон - стена это была, или это натянутое полотно, или бесконечное пространство, равномерно заполненное светом, а может быть это являлось вообще полным отсутствием чего-либо, но на белом фоне стоял стул. Кроме фундаментально материального минималистичного пролетарского стула не было ничего. Непонятно было, на чем он стоит, и стоит ли вообще - казалось, он просто существует, единственная воплощенная сущность в этой бескрайней белой пещере платоновских идей. На стуле сидел Хиддлстон.
Он сидел молча, неподвижно, словно тощее каменное изваяние, обтянутое дорогим костюмом. Он сидел так долго, что это казалось совершенно неестественным, ведь за это время могли успеть совершиться гражданские перевороты, возникнуть и исчезнуть миры, взорваться и погаснуть звезды, достичь пика славы и закрыться паблики вКонтакте, забеременеть и сделать аборты женщины, заняться любовью и заразиться СПИДом гомосексуалисты. Он сидел так долго, что на это становилось некомфортно смотреть, но выбора не было, ведь кроме Хиддлстона существовал только стул. Он сидел так невыносимо долго, что мысль о том, что ничего не происходит, начинала пульсировать в мозгу. Он сидел и сидел с опущенной головой, а потом внезапно поднял свой пронзительный взгляд.
- Типа артхаус, - заключил Майкл Фассбендер. - Я в этом типа спец. Если вот такое происходит, то или запись моноспектакля, или артхаус. Если еще член покажешь - точно артхаус, по высшему разряду.
Хиддлстон проследил добрыми глазами за его неторопливыми, словно хищными передвижениями.
- Но ты тоже внутри артхауса. Выходит, - заметил он, - Выходит, ты ломаешь четвертую стену, как Дэдпул...
- Как дэдкто?
- Дэдпул, персонаж, известный за обилие поп-референсов и... Ты ведь тоже снимаешься у Марвел-груп, ты же должен быть знаком как минимум...
- Ха, да, они заставили меня прочитать пару комиксов, по которым писали сценарии, - злобно рассмеялся Фассбендер. - Эту имбецильную историю про мутантиков, которые ведут себя, как пидоры. Фу.
- Но позволь, вообще-то феномен отвергаемых обществом мутантов отчасти является аллюзией на гомосексуализм. Так что...
- А ты у нас что, борец за права педиков? - снова перебил Фассбендер.
Хиддлстон издал нервный смешок. Стул под ним также нервно скрипнул.
- Ненавижу педиков, - продолжал Фассбендер. - Ходят всюду, маскируются под людей, а сами думают свои пидорские мысли, делают пидорские дела.
- А в "Стыде" была гомосексуальная сцена, - напомнил Хиддлстон.
- Там мой герой дал педику отсосать, это совсем другое.
Хиддлстон повернулся на стуле, продолжая всматриваться в оппонента многозначительным проникновенным взглядом. Фассбендер становился агрессивнее на глазах.
- Ты типа намекаешь, что я снимался в гейских сценах, а ты нет? Все еще впереди, британский сёр. Кинематограф - он как коробка шоколадных конфет, как сказал, кажется, Том Хэнкс в фильме про чувака, который бегал.
- Форрест Гамп, - машинально поправил Хиддлстон. - И это мама его сказала.
- Наверное. Ты что, смотрел?
Хиддлстон снова развернулся на скрипящем стуле, чтобы оказаться лицом к лицу с нарезающим вокруг него круги Фассбендером.
- Ты не смотрел Форреста Гампа?
- Да я вообще не смотрю фильмы, в которых меня нет. Даже фильмы с собой не всегда смотрю, чего я там не видел?
Хиддлстон встал со стула и оперся о его спинку аристократической рукой.
- То есть тебе не нравится кино?
- С какой стати оно должно мне нравиться? Кино - это работа, а нравятся мне другие вещи.
Фассбендер остановился, чтобы долго, яростно и неподвижно постоять в традициях артхауса.
- Ты выглядишь, как человек, который вообще ничего не любит. Ты любишь вообще хоть что-нибудь? - спросил его Хиддлстон и покопался в собственных интересах для поиска примера. - Картошечку типа, - наконец нашелся он.
Яростный Фассбендер, казалось, пришел в некоторое замешательство. Он обвел глазами пространство вокруг себя и полувопросительно предъявил:
- Типа стулья? Стулья отличные вообще.
Хиддлстон сделал жалостливые глаза, но нижняя часть его лица растянулась в экспрессии презрения и морального превосходства.
- Бухло! - внезапно воскликнул Фассбендер в озарении, подобном испытанному в свое время Исааком Ньютоном. - Я обожаю тусить, бухать и нажираться до отключки.
- Это отвратительно! - Хиддлстон поджал тонкие губы, выражая высокомерное неодобрение. - Человек, по собственной воле доводящий себя до скотского состояния, отвратителен. Спорю, ты просто не видел себя со стороны, но уверяю, пьяный человек в состоянии овоща - это крайне неприятно. Сначала ты несешь всякую тупость, а утром просыпаешься в луже собственной мочи, и после...
Хиддлстон не успел закончить назидательную речь. Фассбендер, накал чьей ярости подскочил до температуры плавления стекла в считанные мгновения, резким и мощным движением руки толкнул его, и легенький англичанин отлетел к стулу, упал на него, мимо него, под него, и в конечном итоге каким-то образом оказался стукнут стулом по носу.
Фассбендер смотрел на него свысока, глаза его метали молнии, каждая из которых, казалось, с треском пролетала над рыжими усами и взрывалась сухим запретом учить его жизни.
- Бухло. Бухло и деньги, - настойчиво и злобно продолжил он, сверля глазами Хиддлстона, который затравленно прикрывался стулом и жалел, что вообще спросил. - Бухло, деньги и черные женщины. Мулатки.
Воцарилась пауза, в тишине которой Фассбендер наслаждался своей крутостью, а Хиддлстон набирался мужества, чтобы хоть как-то утвердить свою праведную позицию. Наконец, после очередной длительной артхаусной паузы, из-за стула прозвучало тихое:
- Расист.
Фассбендер посмотрел в сторону и шумно втянул носом воздух, тоже с треском прошедший сквозь наэлектризованные усы. А в следующую секунду он вырвал стул из рук Хиддлстона и нанес серию отточенных ударов, будто последние несколько лет не снимался в драмах МакКвина, а неистовствовал на ринге WWE. Хиддлстон рыцарски принимал удары и старался по-джентельменски отвести их от почек. Потом что-то хрустнуло...
***
Кто-то щелкнул пультом, экран погас, в конференц-зале включился свет. Со стороны занавешенных окон раздался тихий женский вздох.
- Ну, и что вы на это скажете, Владимир Ростиславович? – ехидно спросил смешной рыжий человечек. – Насколько это, на ваш наметанный взгляд, относится к «культуре»?
- Вопрос, конечно, неоднозначный, - издалека начал Мединский. – В западном обществе это, как и упоминалось в картине, именуется арт-хаусом, однако…
- Запад! – яростно прошипел Милонов. – И снова это запад-запад-запад! Доколе же мы будем позволять нашим умам путаться в сетях этого языческого рассадника блуда и гомосексуализма?
- Успокойтесь, Виталий Валентинович, все мы здесь знаем, как вам не терпится еще что-нибудь запретить, - кто-то сдавленно захихикал. – Однако в этой картине никакой пропаганды упомянутых ценностей мы не заметили. Напротив, соотнесение положений главного героя и стула в начале и в конце является, как бы, аллюзией амбивалентности человека и Творца в христианской парадигме. Владимир Ростиславович, вы же специалист – поддержите меня.
Но пока Мединский мялся, пытаясь незаметно погуглить значение слов «амбивалентность» и «парадигма», Милонов снова принялся экспрессивно расшвыривать бумажки:
- Елена Борисовна, ваш взгляд на ситуацию является предвзятым. Признайте, вам просто нравится этот худенький актер, как там его, Бенедикт Хидолстон. Нет, Гриша, убери из протокола. А вот вы, Роман? – Худяков после этих слов встрепенулся и поспешил прикрыть бумажки, на которых все это время что-то рисовал. – Роман, обращаюсь к вам как к борцу за чистоту детской нравственности. Что вы скажете?
- Нуу… В первую очередь я бы отдельно подчеркнул, что арт-хаус не является детской категорией искусства.
- Рома просто остро реагирует на скромные габариты. Рома, вы ведь смотрели упомянутый «Стыд»? Да, Гриш, вне протокола.
Худяков нервно засмеялся. Сидящий рядом с ним Мединский скосил глаза на его рисунки и тоже засмеялся.
Милонов, подобно терпящему крушение кораблю, собирался натужно заскрипеть, однако, вероятно, вспомнив, что имеет дело с женщиной, просто махнул рукой.
- Значит, решено, - подытожил Худяков. – Гриша, запиши: пускаем в ограниченный прокат, ставим возрастное ограничение от восемнадцати. Ладно, господа, расходимся.
Худяков спешно похватал вещи и удалился. Вслед за ним ушли Мединский, Мизулина и ворчащий Милонов. Молодой протоколист Гриша, уходя последним, заметил на полу листок, выпавший из папки Худякова, и подобрал его.
Листок был наполовину изрисован мужскими половыми членами.